По капле возвращать дождь

День выдался жарким. Семья Шонг спасалась в тени соломенного навеса у крыльца своего дома. Старик откинулся на спинку плетёного кресла, в гамаке лежал молодой мужчина, женщина шелушила фасоль, сидя на табуретке.

— Пятна на ткани памяти могут поблекнуть, но не исчезнуть, — вдруг сказал старик Нуо.

Чай с утра не остывал в его чашке, лёд в посёлок привозили раз в неделю; все в семье знали, что когда жарко и невозможно работать, старик заводит длинные разговоры.

— Ты даже не помнишь год, в который родился, — усмехнулась невестка, наблюдая за толчеёй мошек над лужей.

— Зачем мне помнить ненужные вещи? — ответил ей старый Нуо. — Память — это лаковая шкатулка, в ней нельзя хранить гвозди. Такой её никому не подаришь.

— Ты никогда не дарил мне лаковой шкатулки, — сказала женщина мужу.

Тот, в гамаке, притворился спящим.

Две девочки трёх и пяти лет катали шарик по полу. Худая собака сидела у ног Нуо и выгрызала блох с брюха. Стрелки часов не двигались, солнце тоже застыло над плантацией питахайи, дымка на горизонте размазала горы. Невестка зевнула, за ней зевнули старшая девочка и собака.

Вдруг что-то прорезало цельное полотно тишины. Это был звук мотора.

— Кто-то едет, — сказала женщина.

Всё семейство посмотрело на дорогу. Двое молодых людей со светлыми волосами и обгоревшей до красного кожей въехали в деревню на мотоцикле.

— Туристы, — произнесла невестка. — Наверно, французы.

Глаза её загорелись. Она подошла к краю дороги и замахала тряпкой.

— Food, nourriture, comida.

Молодые люди остановились возле неё.

— Food, food, — трещала женщина.

Иностранцы переглянулись. Тот, кто был сзади, пожал плечами. Тот, кто рулил, заглушил мотор, откатил мотоцикл под пальму. Подошли к столику, где над горячим чаем согнулся дедушка Нуо, и неловко сели.

— Hot, — улыбнулся им старик.

— Жарко, — улыбнулся в ответ один из белых.

Нуо заволновался, заморгал часто.

— Рус… русски?

— Русские, русские, — заулыбались уже оба.

Глаза старика вспыхнули, кости затрещали, когда он потянулся, чтобы пожать им руки.

— Кам он, кам он, — заговорил Нуо по-вьетнамски, укоряя себя, что забыл это слово по-русски.

Иностранцы переглянулись, засмеялись, по очереди пожали ладонь старика.

Невестка вышла из хижины с тарелкой рисовой лапши, за ней старшая девочка вынесла ещё одну миску. Младшая принесла палочки, но Нуо тут же сказал ей, чтобы достала ложки.

— Ты чего такой беспокойный? — спросила старика невестка.

— Они из России. Советский Союз. Понимаешь?

Женщина пожала плечами, Нуо отвернулся: ей было двадцать три, и она, конечно, не понимала.

Нуо не видел таких широколицых, лазурноглазых, казалось, целую вечность. Когда-то давно они приехали со стороны Китая на больших машинах, словно появились добрыми драконами из рассвета. Того, кто объяснял молодому солдату Нуо как обращаться с танком, звали Дмитрий. Нуо научился правильно выговаривать его имя, только когда этот русский уехал, но вьетнамец надеялся, что однажды снова его увидит. Теперь два таких Дмитрия сидели перед ним и ели рисовую лапшу в его доме.

Старик поднялся, оторвал с куста ветку, вернулся в кресло и принялся отгонять от путников мошек. Те удивлённо посмотрели на Нуо и благодарно кивнули, а он всё ждал услышать от них то самое слово. Нуо заёрзал. Вспомнились сначала страх, потом отчаяние и ужас, которые принесли с собой на его землю похожие на этих, но совсем другие люди. Десять миллионов бомб, напалм, агент орандж, тысячи вертолётов, из которых высыпались солдаты с винтовками и ножами, жадные до вьетконговской крови.

Старик покачал головой, чтобы вытрясти ржавые гвозди из своей лаковой шкатулки сокровищ. Сейчас тихо, рыбаки расставляют сети, повсюду залиты рисовые поля, растут внучки, по двору ходят курочки и толстеют. Зачем выискивать на золотом руне жизни старые кровавые пятна?

Два путника положили ложки в пустые тарелки. Один достал из кошелька разноцветные донги, отсчитал несколько купюр. Нуо вскочил и замахал руками.

— Нет, нет, — вспомнил Нуо ещё одно услышанное от Дмитрия слово.

Иностранцы опешили и разом сказали:

— Спасибо.

Старик просиял:

— Сфасиба, сфасиба!

Он принялся целовать им руки. Странники смутились и попятились к мотоциклу, помахали на прощание и скрылись.

Нуо ещё долго стоял на дороге, отирал пот и кричал им:

— Сфасиба!

Потом вернулся к своему креслу, сел перед горячим чаем и всё повторял, чтобы не забыть:

— Сфасиба.

Сын наблюдал за ним из гамака, невестка стояла в дверном проёме, девочки держали её за юбку.

— Ты зачем так? — спросила женщина Нуо. — На что мы купим костей для бульона?

— Десять миллионов бомб. Ты представляешь, сколько это? Столько же, сколько рисовых зёрнышек на всём поле. Половину людей этой страны убили. Половину. Если бы не они, не осталось бы ни одного вьетнамца. Мы перед ними в долгу. Даже дождь можно вернуть по капле. Это была наша капля.

Невестка махнула рукой и пошла в хижину мыть тарелки. Сын засопел. Девочки снова взялись катать шарик, собака задремала, мошки толклись над лужей, солнце стояло где стояло. Нуо смотрел на всё это и шептал:

— Сфасиба.