История Каменотёса

Иман снял салфетку с блюдца, они с Софией увидели узор на халве.

— Это записка от неё.

— Вы общаетесь узорами?

— Да, по привычке — мы разговаривали так во времена, когда у этого города ещё не было мечети с бирюзовыми куполами. То были времена перемен. Правитель этого города разбогател, купил в Италии мрамор и пригласил лучших мастеров: плотников, кровельщиков, каменотёсов — так я здесь оказался. По местным законам, я, иностранец, не имел права жениться и мог владеть только своим инструментом.

— Ты иностранец? — София оглядела его.

Иман кивнул в сторону двери:

— Я пришёл из мест, где восходит великая лампа. Повидал Мерв, на который опирается мир; Нишапур, который не забывают, и наконец достиг этого города, где было много благ и мало покоя. Шейх приказал мне сделать такой хаммам, чтобы он был наслаждением для тела и взора. Днём я обтачивал мрамор, вечера проводил в чайхане и, едва увидел Амбар, решил покинуть мир одиночек, но по законам шейха, мне нельзя было к ней приближаться. Потому я вырезал узоры на халве и отдавал официанту — тот относил мои послания во внутренний дворик. Если официант возвращался без моей тарелки, я бежал к задней двери и ждал появления златошвеек. Женщины выходили, накинув платки, а Амбар так мне улыбалась, что я часами стоял, привалившись к стене, и глядел на звёзды. Шейх не давал затянуть работу — он не любил иностранцев, и месяц спустя щедро со мной расплатился. «Ты видел дворец „Ворота в спокойствие“? Мой ведь не хуже?» — спросил он с надеждой в глазах. Я промолчал и остался без щедрой надбавки, но печалило меня не это. Согнувшись под весом последней ночи, я потащился в чайхану и попросил у официанта всю халву, что была на кухне. Вырезал для Амбар сотню узоров, а утром меня выставили за ворота. Я побрёл по колючим холмам и услышал из-под земли песню. Взялся раскидывать камни и обнаружил тощего старика. Так я познакомился с Повелителем Ласточек.

— Кем? — София захохотала.

— Смеёшься? Иди за мной, сама увидишь.

Иман завёл её в соседнюю мастерскую. Ласточки влетали в окно и оставляли в руках Гончара комочки глины. Мастер лепил с закрытыми от блаженства глазами. Глина в его пальцах танцевала свою часть танца — плавилась, изгибалась, крутилась.

— Невероятно! — восхитилась София. — Как вы научили ласточек делать это?

— Мудр, кто спрашивает. Дом его стоит вечно, — Гончар приоткрыл веки и коснулся гостьи влюблённым взглядом. — Я полжизни не спрашивал и получил много ударов. Главный — сюда.

Мастер вытянул перед ней искривлённую руку.

— Всевышний обрушил на неё печь для обжига, видишь?

— Обрушил? — побледнела София.

Гончар снял полотенце с подноса со сладостями — чай в чайнике был горячим. Ласточки продолжали залетать и складывать у круга глину.

— В те времена я писал на чашах слова вроде: «Проси у Бога, и будет дано», но сам никогда не просил. Трудился с утра до вечера, но земные блага текли ко мне тонкой струйкой. Однажды я расставлял посуду в печи для обжига, и печь обрушилась на меня. Я с трудом вытащил из-под завала руку и взвыл от боли. «За что ты так со мной? — я впервые обратился к Богу. — Ведь я ничего плохого не сделал». «Сделал», — моя грудь вздрогнула от толчка. Я огляделся: «Что же?» «Всё уже было, вспоминай. Я запер тебя здесь за этим». Я знал: люди не ходят по этим холмам, и кричать бесполезно. Я всхлипывал, гладил руку с переломанной костью и думал: «С кем ещё случилось такое?» Мысли крутились и привели к легенде из Книги Бытия. В ней Иаков решил, что справится без помощи Бога, за это Творец повредил его ногу: «Теперь, гордец, ты не сможешь на себя опираться». Из города раздался призыв на молитву, и я заплакал. Отыскал в дымовом отверстии кусочек неба: «Пожалуйста, помоги мне. Ты прав: сам я не справлюсь». Но за сорок дней ни один человек не пришёл мне на помощь. Ты спросишь, как я выжил? Благодаря им, — Гончар указал на ласточек, что влетали и вылетали. — Они приносили мне орехи и ягоды, полные сока. У тебя уже готов вопрос: почему Он послал ко мне ласточек, а не людей? Чтобы глина могла служить, влага из неё должна испариться — все сорок дней я сидел и плакал. Это был мой обжиг под разрушенной печью. Когда всё из прежней жизни было понято и оплакано, человеческие страдания для меня закончились — я был готов стать божественным инструментом. Едва осознал это, запел от счастья, и Иман нашёл меня по этой песне. Когда он вытащил меня, я не узнал себя: лицо моё преобразилось, и лучше тебе видеть, каким оно было раньше. Я спросил Каменотёса:

— Что делаешь здесь, парень? По этим холмам никто не ходит.

— Гуляю и думаю, как вернуться в город.

— Иностранец?

— Да.

— Влюбился?

— Да.

— Забудь её и иди дальше.

— Не пойду и не забуду.

Мне он понравился: обычно люди разворачиваются после первой же неудачи. Но Бог намеренно создаёт нам преграды: Ему угодно упорство. Мы построили хижину из глины. Я учил Имана лепить, он меня — работать с камнем. По вечерам мы смотрели на неприступную жёлтую крепость, я ободрял его: «Жди, Бог поможет». И Всевышний помог — пригнал войско дикарей во вшивой одежде. Язык тех людей состоял из отвратительных слов, они разрывали мясо зубами, не мыли котлы и спали в сёдлах. Мы наблюдали, как всадники пробили ворота и захватили город.

— Они убьют Амбар! — Иман заплакал.

— Глупости! Женщины священны, им причиняют вред лишь безумцы. Чужаки идут сюда, скройся, — сказал я ему.

Иман спрятался в хижине, воины увидели меня за гончарным кругом и велели приготовить саван. Я снял чалму и опустился на колени с улыбкой. Палач медлил.

— Почему ты не ушёл, старик? У нас приказ — казнить всех мужчин, ты же знаешь.

— В гнезде под моей крышей вчера появились птенцы.

— И что?

— Не хотел тревожить ласточек своим побегом — ведь им пришлось бы последовать за мной и оставить деток. Дело в том, что я их повелитель.

Чужаки захохотали, а мои птички спустились с неба и застыли надо мной густой тучей. Я хлопнул в ладони — ласточки разлетелись.

Дикари потащили меня к хану.

— Значит, ты не боишься смерти? — спросил кругломордый хан, развалившись в кресле.

— У меня в сердце Бог, в руках — труд. Чего мне бояться?

— Кто ты? — он напряг спину.

— Гончар.

— Будешь мой советник, — хан ткнул в меня жирным пальцем.

Так мы с Иманом переехали во дворец, который один подлец отобрал у другого. Новый шейх сделал стены ещё выше и крепче. Нанял северных воинов — те привезли с собой холод и испортили им наши гранаты, зато у вдов появились мужья, а чайхана вновь открылась. Иман бежал туда каждый вечер и вырезал на халве узоры, но Амбар к нему не выходила. Наконец я устал наблюдать за его мучениями:

— Знаешь, почему твой мрамор называют «святым камнем»? Когда-то он был известняком, но пласты земли сдвинулись, и хрупкий камень оказался под сильнейшим давлением. Понимаешь: красивым и прочным известняк стал лишь после сокрушительных испытаний? Но не всякий известняк удостаивается такой чести. Ты удостоился. Тебя испытали трудностями, и ты выстоял: не убежал, не отказался от неё, не сдался. Теперь ты мрамор.

— Может, и мрамор. Что мне от этого? Почему Амбар ко мне не выходит?

— Иди и спроси у неё. Теперь тебе можно всё, ты советник хана.

Иман раскрыл рот от внезапного осознания, помчался в чайхану и выбил дверь в задний дворик.

— Женщина, почему ты не выходишь ко мне? — он схватил Амбар за плечи.

— Это мы ей не давали, — захихикали мастерицы. — Где бы мы взяли столько узоров?

Они показали Иману десятки платков и халатов — на всех золотом были вышиты его признания.

— Их раскупают мгновенно! — похвастались женщины. — Настолько красиво ты её любишь!

— Я думала, ты никогда не придёшь, — Амбар смеялась.

— Мне нужно было привыкнуть к тому, что я теперь мрамор, — ответил Иман смущённо.