Персидская невеста

Карен приехал с юга с богатой невестой. Привёз старушке-матери ковёр в подарок. Цветков и бутонов на том ковре было больше, чем пчёл в рое. Рядом с ним местные ковры казались работой наивной и безыскусной. Старушка-мать вглядывалась в ковёр, переворачивала его так и этак. Пыталась найти знаки, чтобы понять, о чём он говорит, но видела только орнамент. Свернула подарок и спрятала в кладовой. Решила: «Зерно просушить сгодится».

Невеста Карена не говорила на языке местных. Даже простое «спасибо» у неё не получалось. Первый слог шипел, второй — кувыркался, третий — исчезал за зубами. В конце концов иностранка перестала стараться. Кивала, когда мать Карена ставила перед ней миску с супом. Задумчиво глядела в гущу, водила ложкой. Украдкой, чтобы не заметила хозяйка, доставала мешочек орехов. Съедала горсть, отодвигала миску, улыбалась старушке и уходила во двор, сидеть в сливовой тени и скучать по дому.

Иногда девица прохаживалась по деревне. Её гладкие чёрные волосы блестели на солнце. Глаза цвета золы глядели на всё свысока, как муэдзин с минарета. Ладони чужестранки покрывали узоры из хны, а перстни… в этих краях никто не видел таких украшений. Разве что на картинках в сборниках цепляющихся друг за друга сказок.

— Почему ты выбрал такую? — прошептала старушка-мать Карену.

— Какую?

— Чужую. На нас не похожа.

— Понимаешь, был у неё богатый муж. Потом с ним что-то случилось…

— Что?

— Она не говорит, но во всём городе почему-то никто не хочет с ней знаться. Я укладывал мозаику на террасе в её дворце. Она следила за мной с балкона. Потом попросила перестелить плитку во всех её пятнадцати спальнях. Сказала: «Хоть она и совсем новая, но уже мне надоела». Пока я работал, всё наблюдала за мной, наблюдала. Когда закончил, взяла за руку и повела к своей кровати…

Старушка плюнула на пол и растёрла плевок туфлей.

— С тех пор мы живём вместе. Я перестал работать, всё за меня делают слуги. А то, что соседи не разговаривают со мной — плевать, мне и до этого никто не говорил ни слова, не удостаивал меня взглядом…

— А зачем привёз её сюда?

— Как зачем? Познакомить. Скоро у нас свадьба.

Старушка-мать зажала кончик платка зубами.

Чужестранка каждый день с осторожной улыбкой спрашивала жениха, когда они поедут обратно. Карен не хотел так быстро возвращаться в пустыню. Там он скучал по родным лесам, где вода утоляет жажду, воздух не жжёт ноздри, а люди говорят правду. Любому в этих горах можно доверить стеречь кошелёк или младенца. Карену было хорошо, но его женщина тосковала. Наконец она уговорила его уехать.

Рано утром, под вздохи матери, на повозку погрузили тяжёлые чемоданы. Чужестранка попрощалась со свекровью улыбкой, обниматься не стала. Старушка дала ей с собой пирожков в дорогу. Гостья за поворотом незаметно сбросила их с повозки. Родные холмы Карена остались позади, земля делалась суше и выпрямлялась, линия горизонта вытянулась, как струна на мандолине. Вдруг персидская невеста произнесла:

— У меня мальчик вчера просил денег. Сказал, потерялась единственная корова, он её никак найти не может. А мама в больнице, далеко за горами…

Карен побледнел.

— Ераник! Как я забыл его навестить? Ты дала ему денег?

— Нет. Не поверила ни единому слову. Чего только не придумают попрошайки…

— Женщина! Почему ты мне раньше об этом не рассказала?

— Только вспомнила.

Карен покачал головой от досады.

До перевала они ехали молча.

— Накройся платком, лицо сгорит, — прохрипел жених.

— Дай без платка побыть до границы. Надоел, сил нет. Из-за него на шею давят серёжки… Хазбуналлах!

Чужестранка тронула себя за мочку, принялась шарить в складках накидки, прощупывать подстилку, на которой сидела.

— Нигде нет!

Карен поглядел на одинокую гроздь бриллиантов в её левом ухе.

— Должно быть, упала в реку, когда повозка подпрыгнула на мосту, на том камне. Хорошо хоть чемоданы удержать успели.

— Ты ничего не понимаешь! — чёрные реки текли по лицу из бронзы. — Никогда мне ничего не дарил, оттого и цены таким вещам не знаешь. Всё наше добро стоит меньше, чем эта серёжка. Если её продать, можно дворец построить. И что меня потянуло надеть их сегодня? В дорогу!

Женщина положила лоб на колени, затем протянула ладони к небу, что-то прошептала вверх и снова упала лицом в расшитые шёлком складки.

Карен пожал плечами.

— Одна же у нас осталась.

Невеста покосилась на него злым чёрным глазом и зарыдала.

Далеко позади путешественников, на тенистой горной земле, проснулся мальчик. Ераника разбудил шорох: показалось, кто-то прошёл рядом с ним в шелестящей юбке. Мальчик поднялся, поглядел на пустую кровать матери, вздохнул, умылся водой со дна кувшина. Желудок ныл. Ничего съестного уже два дня не было в доме. У соседей просить боялся — мать этого не любила. Учила его, что самому надо со всем справляться. Лишь накануне от зелёных яблок так крутило живот, что Ераник не удержался и попросил у богатой дамы монетку. Та выслушала его, прищурилась и сказала: «Не понимаю». Тогда мальчик протянул ладонь: в первый раз в жизни и, поклялся себе, в последний. Женщина отвернулась. Ераник побрёл домой, уснул голодным. Но этим утром его что-то потянуло в сарай, где лежали отцовские снасти.

— Ну конечно! Надо наловить рыбы. Как я раньше не догадался?

Он побежал на реку, потом вернулся домой за ведром. Черпнул воды, бросил в неё пять рыбёшек, что оставил на траве трепыхаться.

— Вот это да! И завтрак, и обед, и ужин!

Мальчик сиял. Уже было собрался уходить, но что-то заставило его в последний раз опустить крючок с червяком в воду. Сразу попалась большая рыба. Ераник бросил её в ведро к остальным и потащил домой — есть нестерпимо хотелось.

— С тебя и начну, — сказал мальчик большой рыбе на кухне.

Разрезал ей живот и среди розовых и чёрных кишок нашёл серёжку. Промыл её в воде и сразу понял: драгоценные камни. У его мамы были такие же в ушах, только маленькие, как крупинки. А эти были словно фасолины или вишни.

— Вот мама будет рада. Вечером покажу ей. Может, хватит оплатить лечение, и дом продавать не придётся. А если останется, купим ей новое платье.

Ераник спрятал находку в кармашек на груди и застегнул его на пуговицу, от беды подальше.