Несколько лет назад я в полном одиночестве приехала на Кубу. У меня была бронь номера в семейной гостинице, договоренность об аренде машины и план объехать весь остров. Семьи, с которыми я делила крышу над головой, бармены, дорожная полиция, табачные плантаторы, механики и каждый из 27 долгих дней в стране без интернета, рекламы и МакДональдса — все сложилось в любопытную картину, которой я хочу поделиться с вами.
12 стульев
Я нехотя выбралась из прохладной машины. Подошвы прилипли к асфальту, футболка моментально пропиталась потом. На меня обращены тысячи сверкающих глаз: тучи босых пацанов съехались со всей округи и плотным кольцом обступили желтую «Волгу», чтобы посмотреть на новую гостью в доме Лурдес. Я отдала несколько банкнот с портретом Че Гевары таксисту и постучала в единственную покрашенную дверь на всей улице. Так началось мое погружение в кубинский мир.
Хозяйка дома облегченно вздохнула, когда я обратилась к ней по-испански. Ей около пятидесяти. Волосы покрашены хной. Вместе с ней живут две дочки, профессии которых произносятся с особой гордостью — врач и балерина, а также муж с высшим образованием, чистой душой и невидимой пенсией. Помимо содержания отеля на две комнаты — именно столько разрешено по закону — Лурдес подрабатывает поваром в паладаре. Паладар — это домашний ресторан, еще один вид кубинского бизнеса. По закону владельцам таких заведений запрещается иметь более 12 стульев в обеденном зале, а привлекать к работе положено только членов семьи. К тому же запрещено подавать блюда из картофеля, говядины и морепродуктов: монополией на них обладают государственные рестораны.
Домашний ресторан может быть и маленькой уличной пиццерий, где за один доллар продают пухлые пиццы из теста с зеленоватым оттенком. Высшая разновидность паладара — аккуратно покрашенный колониальный особняк с баром на крыше и внутренним двориком (где прячутся несанкционированные стулья).
По моей просьбе Лурдес отвела меня в самый знаменитый паладар Atelier, знакомством с хозяевами которого страшно гордилась. Ресторанчик принадлежит братьям Игейра. Они каждое утро крупным шрифтом пишут меню дня на государственных талонах на продукты. В тот день на карточке главным значилось блюдо, название которого переводится как «старая одежда». Это всего-навсего острая отбивная в томатном соусе.
Несмотря на ранее утро, все двенадцать (или немного больше) стульев оказались заняты, так что хозяевам было не до нас, поэтому мы с Лурдес направились к месту ее нелегальной подработки — паладару San Cristobal. Там я почувствовала себя как в доме креативной и молодой душой бабушки: розовые и желтые стены завешаны черно-белыми фотографиями и плакатами 50-х годов, столы заставлены натертым до блеска фарфором и массивными стеклянными пепельницами, шкафы упакованы потрепанными книгами, где-то высоко под потолком вместо люстры весит пышный канделябр. Во время туристического сезона Лурдес помогает хозяину, Карлосу Кристобалю Маркесу, готовить по 30 порций сочной свинины в день и отвечает за сладкий стол. Я пообещала им, что вернусь к обеду, а сама пошла болтаться по Гаване.
Город
У Гаваны свои биоритмы. В приятной прохладе раннего утра по городу носятся педальные извозчики «велорикши» и «такси-коко» — пассажирские мопеды с круглой желтой кабиной. На площади напротив отеля «Инглатерра» туристы занимают очередь на автобус до пляжа. Востребован каждый островок тени. Постепенно улицы заполняются студентами и служащими, которые спешат добраться до места назначения до того, как город окутает тягучий зной.
К полудню неподвижный воздух раскаляется, и жизнь в городе замирает. Иностранцы прячутся от жары в музеях, а местные, те, что не на работе, варят кофе и включают телевизоры. После пяти вечера жизнь возвращается в город. Толстые негритянки вытаскивают табуретки на улицу, начинают звучно щелкать семечки и перекрикиваются друг с другом новостями. Многодетные мамы ведут потомство мыться на набережную Малекон. Затем туда подтягиваются туристы, чтобы сфотографировать дугу из полуразрушенных, словно после войны, зданий. Появляются влюбленные парочки всех возрастов.
Последними приходят рыбаки за уловом к ужину. В это время их жены готовят гарнир из перемешанного с черной фасолью риса с поэтичным названием «арабы и христиане». Открываются ставни вагончика-тира, на котором красуется торжественная надпись: «Каждый кубинец должен уметь стрелять. И стрелять хорошо». Перед прилавком выстраивается очередь из мальчишек.
В старом городе распространяется запах жареных в пальмовом масле бананов: это открылись лавочки фаст-фуда. По площади перед главным собором начинают плавно прогуливаться гадалки, из дверных проемов осторожно выглядывают жрицы любви. Я выбираю ресторан с террасой, заказываю кофе с глазированными кокосовыми шариками и наблюдаю, как постоянные обитатели площади делят между собой сферы влияния.
У магазинов, где вот-вот должны что-нибудь «выбросить», выстраиваются длинные очереди. На туристических повозках в ожидании клиентов восседают извозчики в соломенных шляпах и потрепанных кедах. Начинают мигать неоновые вывески баров. На Гавану спускается ночь, самое выигрышное для стареющей дамы время суток. Портреты героев революции обретают магическое свечение.
Тона приглушаются, и обшарпанные бары уже не кажутся такими страшными. Самое время занять место у стойки, заглянуть в глаза официанту и сказать:
— Куба либре. Муй либре.
Он поймет и нальет побольше рома. К полуночи город не узнать: его улицы наполняются охотницами за иностранцами, самими иностранцами, студентами в белых майках и полицейскими. Но мне самое время возвращаться домой, потому что рано утром предстоит отправиться в особенное место.
Ромео и Джульетта
Едва сеньор Хуан Хосе докуривает одну сигару, как тут же вставляет в рот новую, вращая ее во время разговора с легкостью волка из «Ну, погоди!» Он из тех, кому наплевать на смену режимов, потому что в его жизни есть настоящая страсть. Я наблюдаю, как он сначала объясняет дочкам (босым, но в косынках) как сортировать листья табака, затем, словно опытный полководец, раздает указания деревенским парням, которые съехались на его плантацию, чтобы собрать табачные листья и развесить их в специальном пальмовом домике. Там листья доводятся до готовности перед тем, как отправиться на фабрику.
«Здесь начинаются сигары», — объясняет гид Фабио, который привез меня на табачные плантации в розовой «Ладе» с хипстерской тонировкой. Плантаторы не обращают на нас внимания. Семья Хуанхо, всего пять человек, живет в маленьком домике с двумя спальнями, где пахнет как в престижном клубе: кофе и хорошим табаком. Я осматриваюсь, прилежно слушаю гида, затем сажусь в «Ладу», и мы отправляемся в Пинар-дель-Рио, где делают лучшие в мире сигары.
«На этой фабрике скручивается почти два миллиона сигар в год», — торжественно произносит гид, когда мы останавливаемся у мрачного двухэтажного здания. Вопреки моим ожиданиям, работники не выглядели как изнуренные рабы со стертыми ладонями, а казались вполне счастливыми людьми. Они, не отрываясь от работы, поднимали на нас с Фабио черные глаза и с улыбкой вновь устремляли взгляд на сигары. Перед профессиональными крутильщиками (торсеадорами) сидит пожилой мулат с короткими седыми волосами и читает идеологически рафинированные выдержки из газеты Granma. Время течет медленно, люди слушают коммунистические новости без удовольствия и иногда обмениваются язвительными комментариями.
Наконец мужчина откладывает газету, протирает очки и берется за чтение новеллы.
Замолкают разговоры, среди торсеадоров воцаряется почтительная тишина. Работники цеха скрутки платят чтецу из собственного кармана, поэтому именно они «заказывают музыку». Сигары «Монтекристо» и «Ромео и Джульетта» названы в честь самых любимых произведений торсеадоров. Говорят, что когда читают Дюма и Шекспира, сигары получаются особенными. Может быть из-за того, что к поту от ладоней примешиваются слезы эмоциональных кубинцев?
Танки янки
Великие Гэтсби после революции едва успели унести ноги до Майами-бич, а их коптящие и рычащие «Кадиллаки», «Доджи», «Чеви» и «Бьюики» достались победившему пролетариату. Большинство макинас, как их называют на Кубе, не только старше меня, но и старше моих родителей. При этом танки (так называют большие автомобили), оставшиеся от янки, еще резво бегают на керосине, дребезжа обшивкой, части которой соединены клейкой лентой. Всего на острове около 60 тысяч винтажных машин. Мне удалось прокатиться на десяти из них. В некоторых под американской оболочкой бьется советское сердце: под капотом «Бьюика» зачастую можно найти мотор от «Волги» и множество других органов, пересаженных из советских моделей.
Я быстро поняла, что по Кубе выгоднее и интереснее путешествовать на такси (особенно если знаешь язык и страстно любишь торговаться), поэтому я решила передвигаться исключительно с водителем, о чем ни разу не пожалела. Водитель старого, но очень опрятного «Кадиллака», который вез меня из города Ольгин к пляжу Гвардалабака, поведал, что владельцы классических машин надеются дождаться отмены Штатами торгового эмбарго и продать танки самим же янки по цене редких коллекционных моделей.
— Какую машину купишь, когда продашь свой «Кадиллак»? — спрашиваю я водителя.
— Мерседес, — быстро отвечает он и мечтательно улыбается.
Из Тринидада в Сьенфуэгос меня подвозил счастливый владелец «Москвича».
— А что в них плохого? — возразил он на мой нелестный комментарий о советских машинах, — посмотри как бегают.
Под капотом что-то дребезжало, но мы уверенно мчались со скоростью 80 км в час.
— У вас, наверное, экспортная модель, — предположила я.
— Дело в отношении, — он значительно посмотрел на меня. Этим все было сказано.
Поговорив еще с несколькими владельцами винтажных машин, я поняла: забота, любовь и изобретательность кубинцев — причины, по которым давно приговоренные к смерти автомобили продолжают бегать по местным дорогам.
Смотритель берега
Правилу передвигаться по Кубе на макинас я изменила только однажды. Тогда я жила в Тринидаде, городке, занесенном ЮНЕСКО в список достояния человечества из-за того, что его облик не менялся с 18 века. По этой причине конь, настоящий или железный, лучший способ передвижения по окрестностям. Для осмотра побережья я за 10 долларов в день взяла напрокат велосипед, но едва отъехала от города на пару километров, как у велосипеда спустило колесо. На мое счастье, под пальмой сидел Маркус, профессиональный смотритель берега. Он подтащил мой велосипед к своему и начал колдовать над пробитой шиной.
— Чем ты здесь занимаешься? — спросила я, удивленно оглядывая усыпанный камнями и непригодный для купания пляж.
— Охраняю берег, — последовал спокойный ответ.
— От чего?
— Ну мало ли что может случиться...
— И тебе за это платят?
— А как же, — солидно ответил Маркус.
В рабочее время он чистит берег от мусора (откуда ему там взяться?) и выкладывает на серых валунах белыми камнями священные для каждого кубинца слова «Фидель», «Че», «Революция». Он быстро починил мой велосипед, нехотя взял несколько куков и робко попросил меня посидеть с ним на берегу еще немного. Благодаря Маркусу я узнала название самой одинокой на свете профессии — смотритель каменистого берега…
Карибский остров сокровищ богат на странности. Там люди недоедают, хотя климат позволяет собирать пять урожаев в год. Их остров — рай на земле, а они мечтают переехать в холодную Канаду или, скажем, Германию. В бюджете не хватает денег на реставрацию домов в Старой Гаване, зато платятся зарплаты охранникам пустынных берегов. Там дорожат каждым обмылком и выбрасывают сигары Cohiba, не докурив и до половины. Удивительный остров.